Андрей Кузькин — один из самых перспективных молодых авторов московского искусства. Он получает известность всего два года назад, после перформанса «По кругу», одного наиболее ярких событий I Московского биеннале молодого искусства «Стой! Кто идет?». После успешного дебюта последовали проекты в Stella Art Foundation и в галерее «АРТСтрелка projects», весомо подтвердившие репутацию художника. В результате Кузькин стал лауреатом премии IV ежегодного всероссийского конкурса «Инновация» (2009, номинация «Новая генерация») и премии «Соратник» (2009).
Новый проект Андрея Кузькина в Stella Art Foundation (пространство на Мытной улице) продолжает главную тему его искусства — поиск всеобщей, последней основы нашего существования, надежду на смысл за пределами очевидной жизненной безнадежности. Главными объектами экспозиции являются три огромных человеческих фигуры, сформированные из хлеба. Голые, первобытно нелепые, они даны в простейших позах, с трудом преодолевая силу жизненной, земной тяжести.
Владимир Левашов о выставке:
«Три голые мужские фигуры с несоразмерно большими головами, грубо слепленные из невнятного серо-коричневого вещества. Такие огромные, что неспособны справится с собственным размером и весом. Их спазматические жесты зримо свидетельствуют об отсутствии простейших навыков существования. И трудно отделаться от впечатления, будто они родились только вчера, хотя их тела уже на грани разрушения. Существа так загромождают пространство зала, что оно выглядит кукольным домом, в котором их фигуры мимолетны и неуместны. Или же, как подсказывает то же впечатление, только в туннеле нашего собственного, рутинно-убитого взгляда выглядят таковыми. А реальное их место где-то еще, куда этот взгляд пробиться не в силах.
Автор этих существ говорит нам следующее:
«Все это сделано на чувстве, на одной эмоции. Искусством в данном случае высказывается то, что словами не скажешь, а если и скажешь, то получится банальность и пошлость. Мне нравятся простые люди, работяги, все те, кто живет рядом со мной. Различия между всеми нами несущественны. Я говорю о смерти, о том, что перед ней все равны, и эмоции, которые она вызывает, у всех сходны. То, как выглядят мои герои, не имеет никакого отношения к социальной критике: подобные интерпретации были бы слишком просты. Хочется искать общее между людьми: несомненное, неоспоримое. Это просто люди. Простые смертные. Мы все. И наша проблема, общая проблема, не решается, хоть ты тресни.
Ну и, конечно, это выставка про людей, живущих в этой стране. Про людей, которые пьют, бьют, орут, но они все равно люди. Они стареют и умирают. Они и есть мои герои, и я среди них, один из них, ощущающий эту энергию разрушения и, одновременно, энергию взлета.
Наши тела оставлены и разрушаются, но мы летим. Мы должны уничтожать самих себя, чтобы чувствовать энергию полета. «Выше ноги от земли!», — как пела Янка».
Из сказанного последнее не менее, а то и гораздо более важно, чем первое: конечный взлет важнее разрушения, хотя разрушение и есть его ближайшая причина. Противоестественным для визуального искусства образом именно отсутствующее, не-зрительное автором объявлено главным. В то время как видимым нам, присутствующем здесь, как раз и производящем весь эмоциональный эффект безапелляционно остается безобразие физического распада. Мощь которого сдвигает взгляд за предел видимого ему. Туда, где фигуры, сминаемые в прах земной тяжестью, вдруг сделаются героями левитации. Обязаны сделаться — в силу названия проекта и намерения автора, его абсурдно-убедительной логики. И также в силу символических качеств того вещества, из которого составлены их тела.
Эта, похожая на глину (если б только на глину) серо-коричневая субстанция на самым деле — хлеб. Хлеб с солью, разведенный водой и связанный клеем: фактически «тюря», еда нищих. А если к сказанному прибавить, что первый рецепт своего скульптурного материала Кузькин нашел на сайте kriminala.net, то ясно, что исток авторского творения погребен в самой гуще жизни. Со всей ее давней диалектикой. Земля родит зерно, из него делают хлеб. Вещество хлеба похоже на плоть земли. И хотя лучших из людей называют «солью земли», но они еще и ее хлеб. Не говоря уже про всех прочих, про нас, которые и есть самый, что ни на есть «хлеб земли». Из праха слепленные, чтобы в в него же и обратиться. И чтобы затем вновь устремиться к небу колосьями хлеба. Впрочем, евангельского здесь столько же, сколько и языческого. А патетические крайности слеплены в безвидное тесто, открытое действию одной элементарной, совершенно платоновской (от Платонова, не от Платона) магии, отчего-то выбранной править нашим пространством.
